Впрочем, справедливости ради д’Артаньян признавал за здешнейстраной и ее обитателями и кое-какие положительные стороны. Вино тут былоотличное, пиво неплохое, девицы, как прошлой ночью выяснилось, не ломаки инедорогие, а, кроме того, курение травы никотианы в Нидерландах процветалонесказанно. Чем д’Артаньян пользовался беззастенчиво – ведь госпожа де Кавуавовсе не брала с него клятвы не заниматься этим в Нидерландах, все запретыкасались исключительно Франции…

Дым стоял в зале, словно над артиллерийскими редутами.Достаточно было поманить услужающего и согласно лексикону той эпохираспорядиться: "Любезный, я хочу испить трубочку никотианы!", кактебе мгновенно доставляли заказанное. Д’Артаньян, торчавший тут уже три дня,успел узнать, что в здешних домах обустроены особые комнаты, куда хозяйкасгоняет всех курильщиков, а иные невесты, выходя замуж, требуют внести вбрачный контракт пункт, согласно которому будущий супруг никогда не будет питьв доме никотиану, или тобакко, как здесь еще называют американскую траву.

Еще одно несомненное достоинство – тут каждый второй говорилпо-французски, что очень облегчало жизнь "шевалье де Лэгу". Увы, внастоящий миг ему казалось, что трехдневному безделью пришел конец, и нагоризонте обозначилась несомненная опасность…

Д’Артаньян давно уже приглядывался к столику в углу, гдесидел молодой, не старше его самого, человек в скромной одежде и, то и делобросая на гасконца – именно на него, никаких сомнений! – пристальные,пытливые взгляды, что-то упорно царапал на листе желтоватой бумаги новомоднымприспособлением под названием карандаш.

Это продолжалось уже довольно долго, и д’Артаньян всерьезстал подозревать, что имеет дело со шпионом, беззастенчиво, в открытуюзаписывавшим какие-то свои наблюдения. Вполне возможно, что уже вскрыласьистория с фальшивым Арамисом, и за д’Артаньяном следили агентызаговорщиков, – то-то три дня никто не дает о себе знать…

"Может, выманить его под благовидным предлогом наулицу, завести в темный уголок и проткнуть шпагой? – по-деловому размышлялд’Артаньян. – Пока-то хватятся… А труп, пожалуй что, можно скинуть вканал. В городе, где на каждом шагу текут каналы, словно нарочно созданные дляутопления убранных с пути шпионов, грех не использовать такую возможность…Точно, шпион. И вон тот капуцин с нахлобученным на нос капюшоном, что второйчас сидит над стаканом вина, тоже выглядит крайне подозрительно – где этовидано, где это слыхано, чтобы монах цедил жалкий стаканчик вина битый час?! Данастоящий монастырский житель обязан за это время с парой кувшинов управиться!И это шпион, ясное дело!"

Он пытался, как мог, угомонить разошедшуюся фантазию, ноничего не удавалось с собой поделать, – как всякому новичку тайной войны,ему повсюду мерещились шпионы, в невероятных количествах сновавшие вокруг. Всеподмеченные жесты казались тайными знаками, а невинные реплики окружающих –исполненными двойного смысла. Рошфор, наскоро объяснивший ему кое-какиеухватки, которыми должен владеть опытный лазутчик, как раз и предостерегал отподобных крайностей, но сейчас д’Артаньян, удрученный, раздосадованный иудивленный тем, что за три дня никто к нему так и не подошел, не назвал пароляи не показал монету, особым образом продырявленную и изрезанную, сидел, как нашильях…

И он в конце концов не выдержал – отложив погасшую трубку,встал, направился прямехонько к юноше с бумагой и, остановившись над ним ввызывающей позе, решительно спросил:

– Эй вы, что это вы там пишете? И почему при этом глазс меня не сводите?

Юноша, испуганно подняв на него глаза, сконфузился – тоже,надо полагать, начинающий лазутчик вроде самого д’Артаньяна, лицом владеть неумеет…

– Видите ли, сударь, я…

Он окончательно смешался и, замолчав, показал д’Артаньянулист, на котором был изображен какой-то очень знакомый человек, ну простоблизко знакомый…

– Черт меня раздери со всеми потрохами! – сказалд’Артаньян, сразу позабыв о прежних подозрениях. – Так вы что же это,сударь, меня изобразили? Ну в самом деле, это же я самый! То-то мне сразу сталоказаться, что я уже где-то видел эту рожу! В зеркале, вот где! Нет,положительно, это я!

– Именно так, сударь, – чуть осмелев, сказалмолодой человек. – Понимаете ли, у меня нет денег, чтобы нанять натурщика…

– Кого-кого?

– Такого человека, который дает рисовать себя заденьги… Здешний хозяин мой дальний родственник, и он великодушно позволяетрисовать посетителей… Вы, надеюсь, не имеете ничего против?

– А с чего вдруг? – изумился д’Артаньян. –Это мне даже интересно, меня отроду не рисовали, даже в тюрьмах ограничивалисьтем, что описывали внешность своим корявым полицейским наречием…

– Неужели вы сидели в тюрьмах, сударь?

– А как же! – гордо сказал д’Артаньян. –Законы у нас во Франции, друг мой… – тут в нем взыграл патриотизм, и онрезко изменил тон, – то есть законы у нас лучшие в Европе, если не считатьэдиктов о дуэлях. Можете себе представить, незнакомец: не успеешь проткнутьшпагой какого-нибудь нахала на парижской улице, как тебя тут же хватают иволокут в тюрьму! Но не на того напали, да будет вам известно! Д’Ар…Арамиса, – торопливо поправился он, – голыми руками не возьмешь! Какприволокут, так и отпустят! Послушайте, а что это за шлем вы у меня на головенарисовали? Вы, вообще-то, мастер, это видно, но у нас во Франции таких шлемовв войсках не водится…

– Это древнеримский шлем, сударь… – робко пояснилюноша.

– Древнеримский?

– Ну да. Уж простите за такую вольность… Но лицо у васстоль решительное, профиль так резко очерченный, что вы мне показалисьформенным древнеримским воином… Если вас это оскорбляет…

– Да ну, отнюдь! – запротестовалд’Артаньян. – Наоборот, в этом определенно что-то есть… Многие, дамыособенно, отмечали в моем лице эту вот решительность, но я и не подозревал, чтоона древнеримская. Черт возьми, я уважаю древнеримских воинов! Они былинеплохие вояки! Особенно этот, как его, Мурлыций, который всем побежденнымврагам отрубал левые руки, за что его и прозвали Мурлыций Сцевола, то бишьЛевша…[31] И еще Щипион Африканский, получивший это имя за то,что молодецкими ударами щепил щиты врагов вдребезги![32] Читаля про них, как же!

– Значит, сходство несомненное? – с надеждойспросил молодой человек.

– А как же! – заверил д’Артаньян. – Ужсебя-то я сразу узнаю! Эй, а что это у вас на столе жалкий стаканчик пива? Такне пойдет, не пойдет! Эй, господин услужающий! Перенесите-ка сюда с моего столавсе, что там есть, да принесите господину живописцу того же самого, я за всеплачу! Значит, вы изволите быть живописцем?